Хамула Умханов. Возвращение на Кавказ

Самосознание или осознание самого себя явилось ко мне где-то в 1945 г. Тогда мне было 3 или 4 года. Помню ровное пространство и два ряда приземистых глиняных мазанок. Это – Казахстан, Актюбинская область, село или кишлак под названием Тарновка. В это пустынное обиталище, далекое от грохота войны, меня, Нану и двух старших братьев (6 и 10 лет) забросила высылка по общеизвестному указу Сталина, или правительства, или партии – не важно.

Отца моего Ахмада и его младшего брата Хамида посадили в тюрьму в 1942 г., как врагов народа. Может, были и другие обвинительные статьи, но …республиканский архив в начале 90-х разграбили, и я до сих пор не знаю точно, что инкриминировали отцу и дяде, и что с ними стало. Единственное, что мне известно об этом «деле» (со слов матери): то ли в 1941, то ли в 1942 г. в нашем горном ауле Борзое какие-то люди организовали попытку «свергнуть советскую власть». Они убеждали односельчан в том, что Гитлер близок, нельзя сидеть сложа руки, надо взяться за оружие, чтобы одолеть ненавистный антимусульманский коммунизм. А в ауле всего-то и была изба, где вершилась сельская власть. В ней, на стене, висели портреты вождей и стоял письменный стол. Вот эти атрибуты власти опрокинули, сорвали, поломали «восставшие» горцы, постреляли из имевшихся ружей, винтовок, вот и весь «дебош».
Расправа НКВД была беспощадной. Участников, да и не участников, переловили и посадили. В их числе и моего дядю Хамида (двадцатидвухлетнего парня, за три месяца до этих событий женившегося на самой красивой девушке села). Он, невзирая на запрет старшего брата – моего отца, действительно примкнул к «восставшим». Арестовали и отца (по чьему-то доносу, хотя он категорически был против возмущения в связи с его бессмысленностью и легкомыслием).
Поместили обоих братьев в тюрьму на берегу Сунжи в Грозном. Сейчас на этом месте ничего нет, а до 1999 г. там стояли 1-я детская и 8-я взрослая поликлиники. Есть слухи, что в этой тюрьме зверски пытали заключенных, а умерших перемалывали специальным дробильным механизмом и человеческое месиво в ночное время спускали через секретное приспособление в реку для сокрытия злодеяния.
По словам Наны, она в 1943 г. (за год до выселения) попыталась навестить мужа и деверя в этой тюрьме, однако напрасно прождав под открытым небом трое суток, вернулась в родной аул, передав доставленную ею передачу тюремщикам. Дошла она до адресата или нет, можно только гадать. Много лет спустя, уже в наше время, от разных людей мне довелось услышать различные версии судьбы заключенных в тюрьме на берегу Сунжи: по одной – всех их этапировали на баржах через Каспий в район Мангышлака, их кормили лишь тухлой селедкой, но не давали пресной воды в летнюю жару, и многие заболевали и умирали, трупы сбрасывали в море. По другой версии – людей доставили в Среднюю Азию, в пустыню, и там, в песках, все они нашли могилу. Писать об этом даже сегодня, когда временем замурованы все зерна страданий и душевной боли, тяжело и скорбно. Однако не хочется быть и страусом, прячущим голову в песок. Потомки – мои дети и внуки – должны об этом знать.
Встает вопрос: «Почему, зачем?» Не знаю. Пусть они решат, оборвать или сохранить память. Я следую внутреннему голосу надежды, что тени моих переживаний, воспоминаний окажутся чем-то вроде путеводной звезды для моих наследников, помогут им разобраться и сориентироваться в жизни.

Помню, я учился в пятом классе Красновостокской семилетней школы Енбекшиказахского района Актюбинской области. Туда мы переехали в 1955 году, когда нашелся наш единственный дядя Мохмад (Зиза). Он после выселения чеченцев скрывался в горах. Когда сдался властям, его осудили как абрека. Отсидев срок, отыскал свою семью, так и оказался под Алма-Атой. С ним жила и его мать – моя бабушка Несират. Как-то раз она подозвала меня и сказала, что она владеет очень важным секретом: перед войной геологи в наших горах нашли залежи золота, а она видела, как эти люди собрали жителей аула и на их глазах закопали бутылку с запиской в том месте, где отыскали драгметалл.
Бабушка утверждала, что другие свидетели могли и не выжить, а посему она единственная, кто может точно привести к месту, где захоронена бутылка с бумажкой. «Ты грамотный, внучек, – говорила она мне. – Напиши в Москву, может там пригласят меня, и я им все покажу. Только я смогу найти это место».

Все мои близкие считали Несират выжившей из ума, я в то время был согласен с ними и никуда, разумеется, писать не стал. Ее, правда, заверил, что написал, чтобы отстала. Мы, спецпоселенцы, в то время были абсолютно бесправны, любое письмо в Москву могло принести больше вреда, чем пользы. Это было безумием – писать спецпоселенцу что бы то ни было и кому бы то ни было. После возвращения на родину в 1960 году бабушка прожила еще пять лет и ни разу не вспомнила о «секрете». Я воспринял это как доказательство того, что вся история с геологами и бутылкой от начала до конца была выдумана. Бабушка, видимо, рассчитывала, что кто-то поверит в байку про «прииск» и отвезет ее на родину, по которой она истосковалась.