Ася Умарова. Прыжок за стену

Папа распахнул дверь. И мы с ним увидели худого мужчину в военной одежде, выпрыгивающего с нашего чердака. Это происходило под навесом. Папа бросился за ним. Незнакомец вскарабкался, словно Человек-паук, по трехметровой кирпичной стене. Я подумала: «А что будет с папой?» Ведь ему за сорок и он не настолько гибкий и шустрый, чтобы без лестницы взобраться на высокую стену. А папа мигом за ним по той же стене пополз вверх, жадно впиваясь руками и ногами в кирпичи. Словно у него под пальцами невидимый клей. Послышалось легкое приземление из-за стука ботинок военного. И отец тоже сбросился по ту сторону стены, и послышалось громкое падение.
Я выдернула стальной засов, и железная дверь зеленых ворот со скрипом распахнулась. Я заглянула вглубь туманной улицы. Светало. Фигура незнакомца поспешно ускользнула. И папа упрямо бежал за ним. Он не хотел сдаваться. Ведь папа чемпион Северного Кавказа по бегу и никогда не уступал первых мест. «Как я мог проиграть? Ведь на меня смотрело столько людей!» – пояснял он. Я понимала, что он будет до последнего бороться. Папа пять лет не тренировался, из-за войны забросил. И даже если бы начал, то его время как спортсмена уже давно прошло. Я стояла в огромной красной олимпийке отца с надписью «СССР». Папа восхищался советскими спортсменами. А недавно сжег толстую кипу своих дипломов и грамот, полученных на соревнованиях. Вернее, он брал их по одной и бросал в огонь печи на кухне. Папа машинально хватал на ощупь грамоту и подносил к зажженной спичке. Когда загоралась бумаг бегло читал описание и резко задувал:
– Да, это же за победу в… Я тогда без подготовки вышел! Меня же… отец отправил пасти скот прямо перед…
И вместо этой, значимой, брал грамоту, скажем, ниже по рангу, за победу в районных соревнованиях. В этой реальности все эти бумаги абсолютно ничего не значили. Ты не спортсмен, не актер, не кондитер, не электрик… ты как все, просто выживающий человек. И теперь дипломы в воображаемом мире задымились снова, а я на нашей улице – дым перевоплотился в туман, и я все еще жду возвращения папы. Я вспомнила сцену из фильма «Ностальгия» Тарковского, где мальчик в таком огромном пиджаке, окруженный туманом, как я сейчас. Словно ребенок, неожиданно повзрослевший, но он этого не ощущал или не замечал. Мальчик умел только красиво смотреть вдаль. Только теперь, в моей реальности, издалека лаяли не собаки, а доносились звуки разрывающихся бомб и низколетящих самолетов. И я поняла, что умею только вот так красиво смотреть вдаль, в окружении тумана, в огромной красной олимпийке отца с надписью «СССР». И ничего более. Я стояла босиком, так как не успела обуться. Холод пронзил ноги.
Папа боялся тумана. Когда он жил с родителями в Казахстане, то каждое лето присматривал за утками, гусями и курами одной казахской семьи, и эту работу они оплачивали яблоками сорта Джонатан. Но однажды папа с птицами заблудились в густом тумане. Ему было восемь лет, и он, растерянный, рассекал клуб беспросветного дыма, окликал и звал их. Папа вернулся расстроенный с оставшимися двумя утками и четырьмя курами. Его отругали родители за то, что им пришлось заплатить за потерянную птицу. С тех пор папа не выносил, когда кто-то в селе поджигал мусор и дым наводнял пространство. Он бежал с ведром воды и поспешно тушил. Он начинал задыхаться, так как этот «туман» насильно возвращал его в тот самый день, когда он всех подвел.
Как только две фигуры скрылись за туманом, я внезапно возненавидела себя. Представила, что этот военный может повернуться и выстрелить в папу или кинуть на бегу гранату. Ну кто же просил меня выбегать из комнаты и будить папу из-за этих дурацких шагов на крыше, которые мне послышались? Так устала ложиться в постель в одежде и ставить обувь рядом с кроватью, чтобы в любой момент выбежать. Я что, какой-то солдат что ли? В некоторой степени отцовское призвание передалось и мне, только вот я не в восторге. И обувь нужно покупать удобную, чтобы там без застежек и шнурков всяких. И главное, чтобы ничего не цеплялось. Моя подруга Селима как-то поинтересовалась:
– А сейчас не стыдно надеть весеннюю обувь… в конце февраля? Люди не будут смеяться с меня?
До сих пор не могу забыть, как удивилась, потому что за этими бомбами, взрывами, подвалами… даже не замечала, что наступили осень, зима, лето. Я могла только напялить шлепанцы или галоши. А тут «не стыдно ли весеннюю обувь в конце зимы»? «Я просто подумала. Наверное, люди будут смеяться надо мной», – добавила она еще тогда. Смеяться? Им нечего делать?!
Я так мечтала уснуть в ночнушке, ну в такой, из тонкой, легкой ткани пастельных оттенков, и в атласной маске для сна поверх глаз. Видела в нескольких фильмах. От взрослой жизни я бы предпочла эту маску розовую для сна и все. Больше ничего не надо. Я бы встала рядом с этим актером из «Ностальгии», только в этой повязке, и чтобы меня никто не тревожил. И, наконец, раз и навсегда избавиться от ощущения готовности ринуться в «спасительный» путь, когда бомбят. Как же я не люблю суету! Ну, походил бы человек по нашей крыше и ушел. Жалко, что ли? Как можно быть настолько глупой? Пора взрослеть. Перед войной мы с папой нарвали листьев ореха и набросали внутри крыши. Кто-то сказал, что это поможет, чтобы не поселились мыши или крысы. Папа всегда такой наивный и всему верит. Кто знал, что существуют и другие живности? Если его убьют, я никогда себе этого не прощу. Папа так поспешно вскочил с паласа, когда я сообщила о шагах на крыше, как будто кто-то во сне ударил его по лицу и он пытался от этих ударов отмахнуться. Что ж, не думала, что он захочет видеть эти «шаги» в буквальном смысле. Он же до последнего будет гнаться теперь за ним. Удивительно, но впервые в жизни захотелось, чтобы он проиграл в этом «соревновании». Ведь зрителей-то все равно мало… я и этот незнакомец.
Вспомнила, как мы с родителями ходили в гости к тете Малиде до войны. Она открыла коробку шоколадных конфет к чаю.
– Это пьяная вЫшня, – именно так произнесла тетя Малида.
Такие коробки дарили ей ухажеры и поклонники. Папа внезапно исчез. Я тогда спросила несколько раз тетю и маму:
– А где папа?
Тетя Малида дразняще сказала:
– Мы прогнали твоего папу, попросили уйти отсюда.
После сказанного она еще громко засмеялась, и сверкнули ее золотые вставные клыки. Конечно, тетя шутила. Но я почему-то поверила. Я выбежала на улицу. Темнело. И папа посреди тумана торопливым шагом рассекал улицу и практически исчезал за горизонтом. Я так же, как и сейчас, выбежала босиком. Холодные камни, словно льдинки под пятками. Развевался папин бежевый тренч. Его длинные черные волосы тоже развевались. Мне тогда стало его очень жалко, и я возненавидела тетю:
– Папа, папа… не могу тебя догнать! – но меня никто не слышал. Когда я заплакала, его силуэт скрылся. С тех пор я не понимала этих странных шуток тети Малиды.
И тут из тумана появляется отец, откашливаясь и задыхаясь, в черном свитере с зелеными кавычками, который сшила тетя Малида на специальной машинке, из тонкого трикотажа. Она сделала по крайней мере одно доброе дело. Он остановился, уперся ладонями в колени и тяжело дышал. Я подбежала и попыталась обнять.
– Где лампа?! – закричал папа и ринулся к кухне. Он ничего не замечал. Все, что он понимал, это проигрыш.
Послышалось, как попадали кружки, блюдца и ложки с вилками. Он зажег фитиль керосиновой лампы, а сверху пристроил плафон. С лампой он направился к сараю, и там тоже попадали лопаты, грабли, ведра, тяпки.
– Где лестница? – крикнул он.
Папа вытащил из темноты деревянную лестницу. Приставил к чердаку.
– Не надо! Что ты делаешь? – мама только проснулась и пыталась застегнуть коричневый кардиган на золотистые пуговицы. – А если граната или лимонка! Это опасно!
– А я хочу эту лестницу!
Папа был вне себя от гнева и ярости, ведь он никогда не проигрывал. Я была уверена, что он в тот момент не чувствовал страха. Но его очень обрадовало слово «опасно», и он стал подниматься по лестнице еще более уверенно. Да он готов был взорваться на этой крыше, чтобы забыть, что проиграл. Как смириться с тем, что ты больше не самый быстрый?
– Поднимусь по этой лестнице! – мотал головой папа, будто спорит с воображаемым человеком. Хотя мы с мамой уже молчали и никто не собирался его останавливать.
Он долго расхаживал под крышей, и было слышно, как он швырял эти ореховые листья в разные стороны.
– Вы не сможете остановить меня! Никто меня не остановит!
Мы с мамой ждали его внизу, и зубы у нас стучали от холода. Папа вдруг выбросил с чердака охапку искусственных красных роз. У мамы был уговор с папой перед свадьбой, чтобы в вазе всегда стояли свежие цветы, как свидетельство его любви. Но с началом войны он нарушил обещание. А когда достал через знакомых эти искусственные розы и поставил их в глиняную коричневую вазу, то мама заявила, что искусственные цветы – это смерть. И лучше, если их вообще не будет, чем такие.
Но он больше ничего не нашел. Папа еще долго там стоял. Он пытался отдышаться. Или может быть хотел, чтобы мы зашли в дом и оставили его в покое. И вскоре спустился к нам, но перед возвращением задул лампу, чтобы нас не видеть, не показывать свое лицо. В эту ночь я заснула в обуви и долго плакала, то ли от жалости к папе, что проиграл, то ли от дискомфорта… в обуви так неудобно спать.
На следующий день родственники окружили папу на кухне. Мы даже открыли трехлитровую банку абрикосового компота, который хранили на Новый год. Мама рассказывала, как умоляла его не лезть на крышу, что он сильно рисковал. А папа радостно и громко перебивал маму:
– А я сразу поднялся на чердак! Вжу-у-ух! – повторял счастливый папа, размахивая руками и изображая ладонью самолет, который вздымается вверх. Вот так вот беспрепятственно. Махал головой. – А я сразу побежал! Вжу-у-ух!

2021

Вайнах 3.2022