Рассказ
В двух пехотных дивизиях, расположенных рядом, набралось семнадцать чеченцев и четыре ингуша. Здесь, в третьей дивизии, куда их привел неразговорчивый старший лейтенант из особистов, оказалось еще одиннадцать вайнахов и два карачаевца. Правда, один из этих двоих на самом деле был балкарцем. Чеченцев и ингушей в этих дивизиях насчитывалось, конечно, гораздо больше, но многие остались в строю, указав в послужных списках другие национальности.
Эти же тридцать четыре человека, собранные сюда, были просто упрямцы, выделившиеся из остальных. Они ни за что не согласились переписать анкеты и заявили, что не изменят свою национальную принадлежность, даже если ими выстрелят из пушки. А это выражение у вайнахов одно из самых крепких, и если оно высказано, то уж отступить от него нельзя ни за что. Мысль же записать чеченцев и ингушей под другими национальностями и тем самым сохранить их в армии пришла в головы командирам, которые, получив этот неожиданный приказ, не захотели терять таких отчаянных бойцов.
Сами чеченцы и ингуши ясного представления о своей будущей судьбе не имели и среди них ходили самые противоречивые слухи. Одни уверенно говорили, что их, как самых храбрых во всей армии, соберут вместе и бросят затем десантом на главный немецкий город Берлин, чтобы в отместку за сына Сталина взять в плен самого Гитлера. Другие утверждали, что из них создается ударная группа для выручки, окруженной где-то немцами, нашей армии. Самым фантастическим, нелепым и не принимаемым нигде был слух, что их вообще убирают из армии и высылают куда-то, куда выслали весь народ.
И уж совсем невероятным был для них, несколько лет воюющих с фашистами, слух о том, что весь народ перешел на сторону врагов. Они были на войне, а получалось, что их семьи в это время выступили против них. Этого не допускала уж никакая логика. Некоторые даже недоуменно спрашивали, нет ли на свете еще какого-нибудь немецкого государства, кроме Германии. Но другого немецкого государства не было, а поэтому никто из них ни на грамм не верил в эти слухи, тем более что начальство им по этому поводу никаких официальных сообщений не делало.
Но все равно в груди каждого зарождалось неприятное, холодящее и сосущее «под ложечкой» чувство. Каждый старался, чтобы это чувство, похожее на кусочек льда, не росло в нем, стремился выбросить его из себя, растопить, затоптать в снег и отойти от этого места подальше. Поэтому фантастические разговоры о том, что их хотят бросить на Берлин, каждый пытался принимать за чистую монету, допускал такое и был готов на это. И это было куда логичнее, чем предположение, что их, с жестокими боями отступавших от Бреста до Сталинграда, а затем через огонь, смерть и кровь дошедших от Моздока, Ростова, Москвы, Курска и Ленинграда до Карпат, – высылают куда-то вослед своему народу. Но судьба их писалась другой логикой…
Штаб дивизии, куда их привезли, располагался в самом большом доме западно-украинского села. Дом был красивый, большой, с колоннами по фронту и хозяйственными постройками в тылу, говоря по-военному. Он, наверное, принадлежал богачу, который ушел с отступающими немцами, чей штаб до прихода наших, конечно, находился здесь же.
Разбившись на небольшие группы, главным образом, по принадлежности к тем воинским подразделениям, из которых их собрали, они довольно тихо обсуждали свое положение. К обеду разговоры стали набирать силу и превратились в единый гул. Потом этот гул стал накаляться и перерос в большой пружинистый взрыв открытого недовольства. Ему вдруг стало тесно на навозной площадке, поэтому он, легко смяв забор, вышел из загона и, все больше накаляясь по пути, двинулся к зданию штаба. Вначале этот гневный клубок не обратил внимания на нескольких автоматчиков, охранявших штаб, которые что-то кричали. Но когда те, потрясая автоматами, пошли к нему, клубок раздвинулся, будто разинув огромный рот, и всех автоматчиков просто поглотил в себя.
Передние уже стали на ступени широкой, выложенной из тесаного камня, лестницы, ведущей в здание штаба, когда одна половина высокой желтой двухстворчатой дубовой двери распахнулась и выбросила на лестничную площадку старшего лейтенанта, который утром доставил их сюда и загнал в загон для свиней. Теперь лейтенант был бледен и, видимо, жутко растерян. Пытаясь скрыть свое состояние, он командно закричал.
Никто, однако, назад не подался и строиться не пошел. Тогда побледневший еще больше старший лейтенант бросил руку к кобуре и попытался вытащить пистолет. Но он не успел это сделать – разгоряченный клубок магнитом потянул его к себе, потом смешал с собой, и он исчез в его недрах. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы в это время к штабу не подъехал «виллис» со снятым тентом, а в нем – коренастый генерал-майор в белом полушубке. Генерал медленно вышел из машины, и если не все, то многое, видимо, понял в происходящих событиях. И чеченцев он, наверняка, угадал. Приказов генерал никаких не отдавал, и на его широковатом, с редкими оспинками лице, не отразился гнев по случаю беспорядка.
– Ну, если такой шум, значит, Берлин мы уже точно взяли, – бросил генерал шутливо-ироничным тоном, в котором одновременно звучали и вопросительные нотки, и можно было угадать знание характера людей, к которым он подошел.
Шум стих, и накал спал мгновенно. Это в характере вайнахов. Если к любой перепалке подойдет старший по возрасту, то немедленно устанавливается внешне мирное состояние, будто ничего и не происходило. Тем более, если этот старший не кричит, не грозит и ни за кого из конфликтующих не заступается. После этой метаморфозы, происшедшей с накаленным клубком, из него выскочил старший лейтенант и с ладонью у козырька фуражки кинулся к генералу:
– Товарищ генерал…
Следом появились охранники штаба, которые, на ходу прилаживая к автоматам коробки магазинов и на что-то ворча, ушли на свое место.
Одной рукой генерал грузно опирался на простую палку.
– Люди накормлены? – спросил он старшего лейтенанта, не глядя на него, вынимая из кармана коробку папирос «Казбек».
– Товарищ генерал… – но генерал, поняв сразу, что людей не кормили, снова махнул рукой и только теперь посмотрел на матово-побледневшего старшего лейтенанта, пытавшегося что-то объяснить.
– Идите… – сказал генерал, и старший лейтенант быстро ушел, унося на еще больше побледневшем лице обиду за то, что генерал при этих, уже не солдатах, а признанных врагах народа, обращается с ним так пренебрежительно.
Генерал молча закурил и медленно прошелся, опираясь на свою палку. Капитан и сержант, что были при нем, неизменно держались чуть позади. Стихшие солдаты стояли в молчаливом ожидании, что этот внезапно появившийся, тяжеловатый генерал, который, по их прикидкам, был большим начальником, сможет им чем-то помочь…
Генерал вайнахов, действительно, знал. Он знал их с тех еще времен, когда был молодым казачьим хорунжим в Белой Освободительной Армии…
Полк их стоял наизготовку, ожидая приказа атаковать большой чеченский аул близ города Грозный. В этом ауле скрылись большевики, бежавшие из города. Большевики хорошо знали обычай чеченцев не давать в обиду гостей и знали, что те умрут, но не выдадут их белым. Те же как раз и предложили чеченцам выдать большевиков, а также впредь не лезть в русские дела, в которых и без них есть кому разобраться. Трое чеченцев, приехавшие на переговоры, возражали, что гостей своих они выдать не могут, просили не трогать аул и не проливать напрасно кровь.
Но полковник решительно заявил парламентерам, что «…если они сегодня не выдадут большевиков, то завтра он не оставит от аула камня на камне». Тогда один из чеченцев со словами, что в таком случае он не дает полковнику завтрашнего дня, откинул черное крыло своей бурки и выстрелил в него из винтовки не целясь. Полковник рухнул замертво…
Троих чеченцев уложили на месте, но ни большевиков, ни аул не взяли, а вскоре пришлось оставить и Грозный……………………………………………
Продолжение читайте в журнале «Нана» №3. 2024
